Скоморох - Страница 81

Виктор бросился к молодому человеку и, вцепившись в кованый гвоздь с большой шляпкой, – работа Ждана – начал его раскачивать, сдирая в кровь руки, но не чувствуя боли. Наконец ему удалось справиться с одним гвоздем, и он принялся за второй. Мозг как-то отстраненно отметил, что кисти сильно пострадали и раны от гвоздей очень плохие, рваные, словно Горазд бился, уже будучи прибитым к воротам. Вот только у парня была рана на животе, и, судя по всему, там была пуля, а с такой раной не больно-то подергаешься.

Парень был без сознания, но живой. Судьба остальных была неизвестна. Отдаленно припомнилось, что Ждана застрелили и он упал в дверной проем кузни. Словно во сне, Виктор подошел к все еще полыхающим жаром останкам строения и не без труда сумел рассмотреть внутри останки тела. Крайне заблуждаются те, кто считает, что при пожаре человеческое тело сгорает без следа. Это далеко не так. Просто, в зависимости от количества горючего материала, эти останки будут варьироваться от обгорелого трупа до обугленных костей. Дотла человек может сгореть, только если топлива совсем уж много или оно специфическое – например, напалм, или если, скажем, бросить его в топку… Но речь идет всего лишь о пожаре, к тому же одноэтажного здания.

И тут до Виктора вдруг дошло. Гульды! Это были гульды! Да еще и драгуны! Значит, им стало известно, что именно он был убийцей барона, и они решили отомстить. Это он, именно он стал причиной гибели своих близких! Все погибли… Жена, к которой он успел проникнуться чувствами. Он любил ее не так, как Смеяну, но тоже относился очень тепло и трепетно. Дочка, которую он просто любил, и все тут. Млада, Веселина, Ждан… его холопы, которые успели стать для него не просто близкими людьми, и уж конечно не холопами, но в какой-то мере семьей, потому что иной у него не было. В их смерти он мог винить только себя, и никого другого. Почему он не сомневается в том, что женщины убиты? А разве может быть иначе? А если так, если все дорогое порушено по его вине, то стоит ли жить? Он уже готов был свести счеты с жизнью, но тут его взгляд зацепился за лежащего у ворот Горазда. Он был при смерти, но все еще жив.

– Потом. Вот донесу его в село и… Только дотащу…

Все еще плохо соображая, Виктор взял на руки парня и, едва переставляя ноги, направился в сторону Приютного, так как только там можно было получить помощь. Настоятель церкви знал кое-какой толк во врачевании, и сейчас помочь мог только он.

Чего ему стоил этот переход в две версты, передать трудно. Он спотыкался, падал на колени или заваливался на бок, всячески стараясь беречь раненого, которого вынужден был нести на руках, потому как рана в животе не позволяла взять его на закорки или взвалить на плечо. Если бы парень пришел в себя, то можно было рассчитывать хоть на какую-то помощь с его стороны, но он оставался без сознания.

– Ну чего вцепился? Пусти, тебе говорю.

Виктор невидящим взглядом осмотрел подбежавших к нему двоих мужиков, которых едва различал через красную пелену, застлавшую глаза. Когда его лишили ноши в виде раненого, он буквально рухнул на колени, потому как сил больше не оставалось. Нет. Не расслабляться. Горазд уже среди людей, значит, пора и тебе платить по счетам. Встал и пошел! Куда? Дурное дело нехитрое, сейчас что-нибудь да удумаем.

И тут прояснившимся взором он окинул окрестности. Вообще-то он искал то, что помогло бы ему решить вставший перед ним вопрос, но увиденное вогнало его в ступор. В который уж раз за сегодня. Приютного не было. Было пепелище, торчащие печные трубы, но дворов не стало. Некогда большое село было полностью сожжено. Теперь становилось понятно, отчего никто не пришел на помощь. С гульдами крестьяне воевать, конечно, не стали бы, но на пожар сбежались бы, ведь соседи. Да что же это? Неужели досталось всем, кто оказался окрест него?

– А когда это село-то пожгли? – тупо глядя на обгоревшие останки, спросил Виктор.

– Дак, почитай, вместе с твоим подворьем. Пока тут остальные куражились, два десятка к тебе в усадьбу рванули. Небось надеялись какого купца застать, поэтому так рано и припожаловали, а еще чтобы всех дома застать.

– А что случилось-то? – Вот как-то не верилось, что из-за одного убийцы станут рушить целое село и для этого затевать чуть не поход. Хотя кто их, гульдов, знает, с них станется.

– Дак война началась, чтоб им ни дна ни покрышки.

– Откуда знаешь?

– Гонца отправил осадный воевода из Обережной, – недоуменно пожав плечами, произнес крестьянин.

– Так гонец был?

– Ну да. – Опять недоумение, но только теперь – кивок головой.

– А к нам никто не заезжал и коней не менял.

– Дак ничего удивительного. Он одвуконь был, так что, скорее всего, до самого Звонграда без остановки скакал, вот только нам весть и бросил.

– Ваших много погибло?

– Не-е. Ни одного. Бог миловал. Мы как весть получили, так сразу в леса и подались, со всей живностью и с каким припасом. В селе только мужиков сколько-то осталось, чтобы, значит, присмотреть. Коли ворог не появится, тогда и ладно, а как объявится, то сразу в леса. Пришли ироды. Все что не пограбили, то пожгли.

– А как же мы?

– Дак а разве староста к вам никого не посылал?

– Не было никого. – Глаза Виктора начали наливаться кровью.

Не было его вины в гибели родных. Не по его душу пришли солдаты. Им вообще было все едино, кого они найдут на том постоялом дворе, хотя при удаче, наверное, рассчитывали на торговый караван. А староста… Эта старая короста… Эта… Эта… Не жить ему, одним словом. Пока он спасал ложки и поварешки, позабыв о долге, они, ни о чем не подозревая, спали. А ведь в его обязанность входит оповестить все деревеньки и хутора окрест.