Скоморох - Страница 74

В тот вечер они, как всегда, ужинали вместе. Много говорили, шутили и подтрунивали друг над другом. Поднимали вопросы по хозяйственной части. Голуба упомянула о том, что наметились излишки сыра. Если не подвернется какой купец, нужно снаряжать подводу или навьючивать лошадей и, несмотря на распутицу, отправлять товар в Звонград, не то продукт потеряет свежесть, тогда только самим есть, а куда им столько-то. Одним словом, все шло как обычно. Необычным было лишь то, что Голуба вдруг спохватилась и выбежала на кухню, сопровождаемая лукавым взглядом Млады. Как видно, жена кузнеца знала нечто такое, что неведомо было остальным.

Виктор и Голуба были неженаты, но жили вместе, и все об том знали. Дело, как говорится, личное. Правильно он вел себя или нет, да только все, кто проживал в доме, относились к нему хорошо, с уважением, и девушку принимали от души, не допуская по отношению к ней даже намека на косой взгляд.

Когда они остались вдвоем, Виктор поинтересовался:

– Голуба, а что это было? Там, за ужином?

– Ничего. Поперхнулась просто.

Пожав плечами, она скинула сорочку и нагая юркнула под одеяло, тут же прильнув к горячему боку сильного мужчины. Однако тот вопреки обыкновению не обнял ее и не привлек к себе. Наоборот, отстранил и, пользуясь тем, что светильник все еще горел, внимательно посмотрел в ее глаза, которые предательски забегали.

– А как ты себя чувствуешь?

– Хорошо.

– Я тут подумал и припомнил, что у тебя уже давненько нет недомоганий. Ты что же, тяжелая?

Девушка тут же сжалась в комок, он почувствовал, как напряглось ее тело. А вот глаза смотрели прямо и решительно, словно она была готова идти в последний и решительный бой, не щадя живота своего.

– Не дам, – твердо и едва ли не угрожающе прошипела она. – Коли велишь вытравить плод, сама себя порешу.

Виктору не раз приходилось слышать высказывания вроде: «Я жить не стану, покончу с собой», но ни разу он не был настолько уверен, как сейчас, – порешит, без сомнений и раздумий.

– Да почему я должен такое велеть-то? – искренне удивился Виктор.

– Прежний хозяин трижды приказывал. Травница сказала, что если понесу, то только по воле Отца Небесного, потому как чашу свою полностью опустошила. Скажи она до того, нипочем не далась бы, а как уж случилось… Я прошу тебя, Добролюб, оставь дитя, ить я же не для того тебе нужна, сам сказывал, да и никому не предлагаешь. А я сильная, я за хозяйством смотреть смогу, и ничегошеньки не изменится.

– Так хочется?

– Я денно и нощно молилась, поклоны Отцу Небесному била. Что баба без дитя?.. Нет ничегошеньки важнее на этом свете, как дать жизнь и взрастить ребенка. Ничегошеньки опосля нас не останется, только детки.

– Ребенок-то от меня?

Ага. Раба не раба, но зыркнула так, что любо-дорого. Вот окажись в руках что – непременно огрела бы. Впрочем, попыталась двинуть кулаком, но ничего не получилось. Виктор успел перехватить обе руки, пресекая таким образом всякие поползновения в свою сторону. Не тут-то было: пошли в ход ноги, так что пришлось и их оплести. Как только она его взглядом не испепелила.

– Успокойся. Коли троих вывела, то этот слабенький, сам может отринуться. Так что теперь тебе беречь себя нужно. Вот и умница.

Глаза-то мечут молнии, но вот дергаться перестала и разом затихла: как видно, эти премудрости ей были не чужды. Вот и ладушки, теперь можно и поговорить.

– Вопрос имею к тебе, Голуба. Ты как, пойдешь за меня? Ну коли уж так-то все сложилось, не плодить же нам бастардов. Девка ты справная, домовитая, такая мне в самый раз будет.

– А что же с тем, что было? – потупив взор, едва выдавила она из себя.

– Что было, то быльем поросло. То доля невольничья, а потому и грех твой малый, но коли после… Порешу.

– А как же Смеяна? Ведь не слепая, вижу, что сохнешь по ней. Пока не видишь, так совсем ничего, а как тогда на подворье приезжала, так ночами во сне только ее и поминал. Да еще и, будучи со мной, имечком ее величал.

– Нынче такого нет?

– Нет.

– Вот и не будет. Как говорится, с глаз долой – из сердца вон. Болячка эта, может быть, и на всю жизнь, но тебе от того урона никакого не будет, потому как разные мы с ней и даже думать в эту сторону глупо. Ну так как, пойдешь за меня?

– А пойду, – шаловливо проговорила Голуба и тут же полезла под бок Виктора, обвивая его руками и ногами.

– Но-но, полегче, – отстраняясь, остудил он порыв девушки.

– Что не так-то? – тут же надула губки она.

– Все не так. Выспись. Завтра поутру отправимся в Обережную, там, сказывают, бабка-травница знатная обретается. Надо, чтобы глянула на тебя, а то мало ли, троих-то уж скинула. Да не дуйся ты так, сколь еще у нас впереди, все наше будет, никому не отдадим.

В Обережную они поехали на подводе, запряженной парой лошадей. Одной лошадке потянуть повозку в такой грязище было нереально, даже если учесть, что в ней находилось только двое седоков да большой ворох соломы, коей обложили Голубу, чем ввергли ее в краску. Все обитатели усадьбы восприняли весть с неподдельным энтузиазмом, искренне порадовавшись за обоих, хотя, казалось бы, эвон девка из грязи, да еще какой, а сразу скакнула в хозяйки. Трясясь в подводе и кутаясь в парусиновый плащ вместе с будущей супругой, – а обвенчаться решили сразу по возвращении, без шума, но по закону божьему, – Виктор твердо решил отложить все в сторону и сразу после венчания озаботиться легкой бедаркой на рессорах. Можно, конечно, и легкий экипаж изготовить, но двуколка куда более практична и сделать ее проще.